Интерес русских поэтов к исламской культуре и традициям мусульманских народов составляет одну из самых ярких страниц истории российской литературы. В «Подражаниях Корану» Пушкин соединяет библейскую строгость с восточной образностью, представляя Пророка Мухаммада ﷺ вдохновенным поэтом. Лермонтов рисует образ загадочного мусульманского Востока в стихах о Кавказе и лирике, навеянной персидскими мотивами. Арабская поэтическая традиция занимает особое место и в литературе Николая Гумилева — блистательного представителя Серебряного века.
Увлечение Гумилева Востоком сформировали под влиянием как его путешествий, так и глубокого изучения арабской литературы — от средневековой лирики до суфийской поэзии. «Арабский культурный код» в поэзии Гумилева многогранен: картины природы и людей, изображенные сквозь завораживающий кристалл мусульманской поэзии; отсылки к религии, навеянные чтением Корана; диалог культур на полотнах поэта.
Мастерски стилизуя восточные мотивы, Гумилев пишет экзотические пейзажи и запоминающиеся характеры. Его бедуин — не пугающий оседлых жителей кочевник, а воплощение внутреннего состояния воина, того самого «величавого араба» из стихотворения «Озеро Чад». А в «Садах души» описание героини искусно воспроизводит стиль арабских газелей: «Ее лоб — белей восточных лилий, / А глаза — как отблеск серой стали…». Традиционное для арабской поэзии сравнение красоты женщины с драгоценностями и природными явлениями напоминает поэзию Омара Ибн Аби Рабиа и других.
В сборнике «Чужое небо» впервые появляются стихи, посвященные образам ислама, с тех пор обращение к мировой, а не только западной литературе становится важной чертой поэтики Гумилева. Проникновенный «Паломник» рисует образ старца Ахмет-Аглы, устремленного к Мекке. Поэт наполняет эти строки торжествующей надеждой: «Все, что свершить возможно человеку, / Он совершил — и он увидит Мекку».
Стихотворение «Ислам» представляет эффенди, негодующего из-за непочтительного отношения к «черному камню Каабы» — святыни для каждого мусульманина. Этот диалог, пронизанный печалью и ощущением утраты, отражает хрупкость священного в современном мире. А в «Эзбекие» Гумилев раскрывает спасительную силу традиции: волшебный сад исцеляет героя от смертельных мыслей. Именно здесь, в каирском саду, происходит его обращение к Всевышнему, и спустя десятилетие он возвращается, чтобы свидетельствовать о выполнении обета — навсегда отвергнуть помыслы о добровольном уходе.
Сборник «Шатер» открывает читателю особый Египет. Лирического героя завораживает контрастный пейзаж: пустынный оазис с пирамидами и сфинксом, устремленная ввысь мечеть султана Хасана, уличные кафе Каира и трудящиеся на нильских берегах феллахи. Эта художественная панорама демонстрирует объемный образ не только Египта, но всего арабского мира с его богатой историей, экзотическим колоритом, исламской архитектурой и уникальными традициями.
Глубоко погружаясь в культурный быт арабских крестьян, герой «Шатра» невольно проводит параллели между бескрайними золотыми песками и сибирскими просторами, постигая диалог культур и находя родственное в, казалось бы, чуждом.
Как справедливо отмечают Татьяна Акимова и Ибрагим Карван Хаджи Ибрагим в исследовании «“Арабский культурный код” в поэзии Николая Гумилева», этот новый взгляд на арабский Восток позволил поэту не только отточить свое мастерство, но и, проникая в иную культурную вселенную, глубже осмыслить собственную идентичность и судьбу России.
ГСВ "Россия - Исламский мир"
Фото: Public Domain
