Движение массовых протестов в Ираке началось в Багдаде 1 октября 2019 г. и продолжались весь месяц, охватив за это время значительную часть страны; окончательно они не утихли до сих пор. За время волнений, согласно официальным данным МВД Ирака, погибли более 100 человек и более 1 000 получили ранения. По последним данным, число погибших превысило уже 260 человек.
В качестве мотивов протестов рассматривалось недовольство массовой бедностью и безработицей, превысившей 20% активного населения, отсутствием социальных услуг и коррупцией. Однако, начиная уже со второго дня волнений, лозунги протестующих стали приобретать политическую направленность. Так, одним из замеченных наиболее характерных призывов был «Народ хочет свержения режима», что трудно рассматривать иначе, чем прямую отсылку к настроениям арабской весны.
Эта ассоциация с событиями 2011 г. отнюдь не выглядит случайной, учитывая тот факт, что иракские события происходят в одном временном континууме с непрекращающимися почти год волнениями в Алжире, массовыми протестами в Судане в преддверии военного переворота, приведшего к смене политического режима; и уж совсем синхронно с весьма сходной с иракской турбулентностью в Ливане. При всем различии конкретной нюансировки событий в каждой из стран речь может идти о следующем: запрос на глубинные изменения в политических системах продолжает носить общерегиональный характер — четыре страны, либо лишь слегка затронутые волной 2011 г., либо вовсе не затронутые ей, оказались, спустя восемь лет, втянутыми в волну социально-политического афтершока.
Вместе с тем в случае Ирака речь идет о кризисе совершенно новой, насчитывающей чуть более 15 лет политической системы, хоть и появившейся с родовыми травмами, не без внешнего воздействия и сомнительных или, по крайней мере, спорных заимствований. Модель политического представительства в Ираке, призванная, по замыслу создателей его конституционного устройства, поддерживать устойчивость постсаддамовского порядка в стране, на деле не смогла обеспечить стабильности на протяжении всего периода ее существования. Этноконфессиональный характер политического устройства, отнюдь не сводимый к парламентско-президентской форме республики, формам избирательной системы и избирательного процесса, таил в себе массу подводных камней, порождавших неизбежные катаклизмы.
Реальная этноконфессиональная ситуация привела к доминированию шиитов в политическом спектре, что повлекло серьезные политические последствия. Сунниты, впервые очутившиеся в ситуации этноконфессионального меньшинства, ощущали растущую ущербность своего положения, и это толкало значительную часть из них в лагерь террористов ИГ; курдов же эта ситуация мотивировала к тому, чтобы взять курс на независимость. Общая террористическая угроза в период экспансии ИГ сплотила шиитов и курдов в борьбе против псевдохалифата, однако после победы над ним курды провели референдум о независимости. В результате страна, еще не оправившаяся от чудовищного урона, нанесенного террористами, вновь оказалась на грани распада.
Хотя выход Курдистана из состава Ирака не произошел, республика, оставаясь формально федерацией, фактически стала дрейфовать в направлении конфедерации. Причем это стало происходить не только по линии размежевания курдской автономии с остальным Ираком, но и по линии усилившегося географического размежевания преимущественно шиитских и суннитских районов, причем последнее происходило не без элементов этнических чисток. Продолжение этих процессов несло угрозу распада страны.
Нельзя не обратить внимания и на то, что на эти процессы накладывались тенденции, развивавшиеся в военно-политической сфере. Армия и полиция с начала американской оккупации в 2003 г. находились в состоянии развала, и одной из ведущих тенденций стало повсеместное возникновение вооруженных формирований на этноконфессиональной основе. В Курдистане к этому времени уже существовали отряды пешмерга, которые продолжают оставаться основой его вооруженных сил и по сей день; в шиитских районах буквально сразу после вхождения американских войск возникли вооруженные формирования типа «Армии Махди» и пр.; а в суннитской полосе отдельно действовали отряды Аль-Каиды и баасистского партизанского движения, при соединении которых впоследствии и возник ИГ.
Строительство армии и полиции, крайне необходимое в иракских условиях не только для становления государства, но и для борьбы с терроризмом, первоначально осуществлялось под эгидой американцев и происходило крайне неудачно, пока за дело не взялся внедрившийся из Ирана Корпус стражей исламской революции (КСИР). Именно КСИР удалось создать боеспособные и мотивированные шиитские «Аль-Хашд аш-Шааби» (Силы народного ополчения, СНО). Именно СНО наряду с курдскими пешмерга, а вовсе не регулярной армии принадлежала ведущая роль в освобождении Мосула и других ведущих эпизодах борьбы с ИГ.
Однако после победы над террористами встал вопрос о дальнейшей нетерпимости разделения вооруженных сил по этноконфессиональному признаку, поскольку такое положение несло в себе реальную угрозу вооруженной конфронтации между основными этническими и конфессиональными общинами страны. Причем примечательно, что растущее недовольство по этому поводу стали выражать не только курды и сунниты, но и определенная часть шиитов, склонная рассматривать СНО в качестве инструмента военно-политического доминирования иранцев в Ираке.
Водоразделом в развитии политических событий в Ираке стали парламентские выборы 2018 г. Одним из наиболее примечательных результатов избирательной кампании явилась победа блока «Ас-Саирун», возглавляемого популярным общественным деятелем Моктадой ас-Садром. Сын влиятельного шиитского богослова, убитого баасистским режимом в 1999 г., М. ас-Садр в 2004 г. поднимал восстание против американской оккупации. При этом он изначально позиционировал себя не только как шиитского лидера, но прежде всего как патриот Ирака, стремящегося объединить национальные силы страны, независимо от их конфессиональной и этнической принадлежности. Именно эта тенденция в политическом поведении М. ас-Садра в дальнейшем сыграла важнейшую роль в его общественной деятельности.
Получив духовный титул великого аятоллы после богословского обучения в Иране, М. ас-Садр по возвращению в Ирак перешел от позиций крайнего радикализма к участию в политике через легальные формы политической борьбы. Это привело возглавляемое им движение садристов к формированию широкого избирательного блока «Ас-Саирун» с участием различных политических сил, включая Иракскую компартию.
Победа «Ас-Саирун» ознаменовала новую тенденцию в развитии политического процесса в Ираке, направленную на сплочение патриотических сил, независимо от их конфессиональной и этнической принадлежности. Примечательно, что этот блок оказался единственным, набравшим голоса во всех 19 провинциях страны, включая суннитские и курдские регионы.
Вместе с тем не менее значимым результатом выборов 2018 г. явилось то, что в них приняли участие менее половины избирателей — 44%. Это был тревожный звонок, на который в свое время не обратили особого внимания. А между тем он свидетельствовал о разочаровании населения в политической элите.
Еще один примечательный факт: выборы состоялись 12 мая, а премьер-министр Адиль Абдель Махди, отставки которого требуют сейчас восставшие, был назначен президентом только 2 октября 2018 г. О чем это говорит? Во-первых, ряд политических сил, и в первую очередь упомянутый блок «Ас-Саирун», заявили о махинациях и подтасовках при подсчете голосов и потребовали их пересчета. Пересчет состоялся в июле 2018 г., однако лишь в нескольких провинциях. Высший суд Ирака утвердил результаты выборов лишь в августе. Это означало, что парламент, который по конституции избирает нового президента, мог собраться для этого на заседание не раньше сентября. Поэтому правительство вплоть до октября по-прежнему возглавлял прежний премьер Хайдер аль-Абади, хотя возглавляемый им блок «Ан-Наср» занял лишь третье место на выборах.
В соответствии с конституцией, избранный парламентом на пост президента 2 октября Бархам Салех назначает кандидатуру нового премьера. Предложение на этот пост внеблокового «технического» премьера А. Абдель Махди означало, что парламентариям не удалось создать правительственную коалицию. Кроме того, этому предшествовали волнения в Басре в сентябре, направленные против Ирана, сопровождавшиеся прорывом демонстрантов на территорию расположенного неподалеку нефтяного месторождения. Несмотря на относительно локальный характер ситуации, она стали предвестником того, что последовало год спустя. Вся эта цепочка развития событий достаточно убедительно свидетельствует о назревавшем политическом кризисе.
Тем не менее октябрьские события 2019 г. явились неожиданными для всех представленных в истеблишменте политических сил. Взрывной характер волнений, изначальный и дальнейший состав участников, отсутствие явных политических лидеров и прочее — все это почти детально напоминает события арабской весны в Тунисе и Египте. Схожесть состоит и в том, что застрельщиками событий выступили представители студенческой молодежи Багдада, организовавшие выступления посредством социальных сетей, что (так же, как в Тунисе и Каире) усилило эффект неожиданности для власть предержащих и повлекло за собой проблемы реагирования на это движение протеста.
Изначальная мотивация выступающих — социальный протест. Безработица в стране превышает 20%, а ее уровень среди молодежи значительно больше. Соответственно, бедность населения вопиющая. Это не ново для Ирака — ситуация выглядела подобным образом и в годы военных авантюр С. Хусейна, и в период развала страны в начальный период оккупации, и во время террористического наступления ИГ.
Однако сегодня Ирак вышел на 2-е место в ОПЕК по добыче и экспорту нефти и начинает приближаться к показателям ведущей нефтяной тройки (США, Саудовская Аравия и РФ). Отсюда и лозунг выступающих: «Если страна такая богатая, почему народ такой бедный?». Их же ответ о причине: «Коррупция». Действительно, по уровню коррупции Ирак находится на 12-м месте среди развивающихся стран.
Именно на этом пункте протест из социальной переходит в политическую область: политический статус становится, как правило, исходной точкой для роста индивидуального богатства за счет коррупционной составляющей. Многочисленные факты такого рода, касающиеся политических деятелей и не в последнюю очередь парламентариев получили широкую огласку.
В сущности — вот и ответ на вопрос, были ли протесты в Ираке спровоцированы кем-то извне. И у США, и у Ирана, и у ряда соседних арабских стран, включая Саудовскую Аравию, есть несомненные рычаги влияния на Ирак, но это влияние ограничивается различными секторами политической элиты, а вовсе не рядовых граждан, выступивших с протестом.
Дальше начинаются существенные отличия нынешних волнений в Ираке от событий арабской весны. Во-первых, если в случае с молодежью Египта и Туниса имела место предварительная подготовка активистов, скажем, в Сербии, в отношении Ирака нет никаких свидетельств подобной подготовки. Во-вторых, уже на следующий день протеста к молодежи стали присоединяться люди различных возрастов, включая и пожилых, а количество женщин среди участников, по данным компартии, превысило 30%. В-третьих, в отличие от волнений арабской весны 2011 г. в Ираке полностью отсутствует исламистская составляющая. Более того, волнения охватили главным образом шиитскую часть страны, где многие наиболее крупные партии представлены течениями политического ислама, а волнения направлены в том числе против этих партий.
Политические требования выступающих включают изменение политической системы и, в частности, конституции страны. Пока не до конца ясно, однако, какие конкретно шаги по изменению конституции они предлагают, хотя направленность против этноконфессионального разделения очевидна. Кроме того, очевидны и требования по изменению избирательного законодательства, которые были поддержаны рядом представленных в парламенте политических сил. В частности М. ас-Садр призвал к проведению новых выборов под международным контролем. В определенном смысле косвенной поддержкой можно считать и заявление президента страны о возможности новых выборов, но только после изменения избирательного законодательства.
Военные признали чрезмерное применение силы, виновные в этом офицеры были отправлены под следствие. Что касается отставки правительства, требование выступающих о котором было поддержано М. ас-Садром, премьер заявил о том, что согласится уйти в отставку только при наличии альтернативной кандидатуры.
***
Очевидно, что именно блок «Ас-Саирун» и его руководство стремятся позиционировать себя в качестве силы, наиболее близкой к восставшим. Есть и нюансы. Так, компартия вывела своих депутатов из парламента, и, очевидно, стремится более тесно солидаризироваться с протестующими как отдельная политическая сила. Заявил о поддержке ряда требований протестующих и потребовал расследования действий, приведших к гибели людей, и духовный лидер шиитов Ирака Али ас-Систани. Это может свидетельствовать о том, что наметившееся в последние годы сближение между ним и М. ас-Садром сыграет свою роль в дальнейшем.
Нельзя не обратить внимания и на антииранскую направленность протестов. Реакция иранского руководства, в особенности духовного лидера Ирана Али Хаменеи, была сдержанной. Отметив, что «враги не могут посеять раздор» между Ираном и Ираком, он, однако, не высказал никакого отношения к самим протестующим. МИД Ирана в своем заявлении указал на возможность злоупотребления ситуацией иностранными силами. Это говорит о том, что иранское руководство занимает осторожную позицию в ситуации, которая является крайне неудобной для Ирана в условиях нарастающего давления на него со стороны США и региональных сил. Очевидно, Иран рассматривает различные варианты изменения своей политики в Ираке в сторону большей гибкости, поиска опоры и компромиссов с теми силами в Ираке, которые не рассматриваются местным населением как прямая иранская креатура; в частности речь идет о курдах и о том же блоке «Ас-Саирун», тем более, что М. ас-Садра, несмотря на его критику действий Ирана, нельзя рассматривать как антииранского деятеля.
В то же время очевидно, что иракские события объективно ослабляют региональные позиции Ирана, его претензии на роль доминирующей региональной державы. Это, однако, не означает, что Соединенные Штаты могут в результате этих событий вернуть себе позиции политического доминирования, характерные для периода сразу после 2003 г. Некоторые американские аналитики признают, что у США не осталось серьезных очагов воздействия на внутрииракскую ситуацию. Весьма ограничены возможности внутреннего воздействия на Ирак и у Саудовской Аравии, Турции и других региональных сил.
Некоторые аналитики высказывают опасения о том, что концентрация силовиков в основном на противодействии протестам может способствовать оживлению и даже восстановлению позиций ИГ. Такая опасность есть, поскольку деятельность не только спящих ячеек, но и отдельных отрядов террористов не подавлена, а террористические акты происходят практически ежедневно. Однако после разгрома ИГ как системного объекта эти действия все же в значительной мере локализованы географически и имеют свои ограничения.
Возможность более серьезного разрастания действий террористов может потенциально возрасти лишь в том случае, если общая обстановка, связанная с протестами, приведет к окончательному параличу власти. Продолжение патовой ситуации во власти такую возможность в себе таит. Пока остается надеяться, что этого не произойдет.
Источник: официальный сайт РСМД
Фото: REUTERS/Alaa al-Marjani
