Уже на тот момент, когда на территории нынешней России правила Золотая Орда, страна имела исторические связи с исламом. Сегодня ислам является второй по количеству приверженцев религией в России, и неудивительно, что исламские мотивы насквозь пронизывают русскую литературу.
Татьяна Мазепина, получившая в 2010 году российскую премию "Дебют" молодых авторов, так начала свою высоко оценённую критиками книгу «Путешествие в рай»: «Я поднимаю голову, и мне кажется, что я вижу… острые минареты мечети, которые гордо и призывно поднимаются к небесам. Я уже слышу призыв муэдзина к молитве». Её мемуары рассказывают читателю о сухопутном путешествии из России в Египет.
Фонтаны и сказки
Исламские образы пронизывают всю русскую литературу, начиная с самых ранних поэтических рассказов и заканчивая новейшей современной художественной литературой. Вспомните поэму Александра Пушкина «Фонтан Бахчисарая», написанную в 1820-х годах после посещения Бахчисарайского дворца в Крыму. Буквально каждая строка несёт в себе множество восточных образов: ханы с тёмными глазами, покрытые коврами гаремы, охраняемые евнухами и окружённые башнями, скрытые от посторонних глаз девушки, подающие щербет в садах, полных лоз и роз. Однако эмоциональная сила стихотворения проистекает из способности Пушкина оказаться в раз абсолютно в другом месте в «Песне Тартара», из его романтического лиризма, свойственного для описания ислама: «Блажен Факир, который с радостью видит Мекку в его увядающие годы»…
Михаил Лермонтов написал короткий рассказ «Ашик-Кериб», озаглавленный «Турецкая сказка» в 1837 году, в год его ссылки на Кавказ. Действия в произведении происходят в Джорджии, а начинается рассказ как самая настоящая сказка – с описания богатого торговца («которому Аллах дал много золота»), его прекрасной дочери и бедного менестреля Ашика-Кериба, который на свою беду влюбляется в юную деву. Эта история, как и более известные работы Лермонтова, является наглядным примером того, насколько сильно на его творчество повлияло время, проведённое на Кавказе.
Кувшин Мухаммеда и вера Толстого
Русские романисты второй половины XIX века также почерпнули вдохновение из ислама. Когда Фёдор Достоевский вышел из омской тюрьмы в 1854 году, он неоднократно просил у своего брата копию Корана. В его философских романах есть упоминания о мусульманской мистике. Иван Шатов в «Бесах» пишет следующее: «Помните кувшин Мухаммеда, из которого не пролилось ни одной капли, пока он кружил в раю на коне?» Достоевский снова упоминает эту легенду в «Идиоте»: «… Опрокинутый кувшин с водой Магомета не пролил ни капли, а он умудрился созерцать все особняки Аллаха».
Лев Толстой был очарован этой всепоглощающей верой, о чём и написал в письме из Ясной Поляны в 1884 году, сказав, что его религия была настолько индивидуальной, что было бы легче «считать меня добрым мусульманином». В других письмах он восхваляет честность мусульман.
«Хаджи Мурат» - мощная, поздняя новелла Толстого о чеченском командире, изобилует воспоминания исламских образов. Когда читатели впервые встречают Хаджи Мурата, «напряжённое пение муэдзина только что стихло», и его первые слова - «Салам уалейкум». Когда он убегает от русских, то едет на своей белой лошади в лес, а мимо проносятся поля и минареты. Когда Шамиль, имам повстанцев, возвращается после борьбы с русскими, его всадники непрерывно произносят шахаду и стреляют из оружия в воздух.
Переводчик Ричард Пивер пишет во введении к своей версии романа, что Хаджи Мурат - «новый тип героя для Толстого»: смелый, прагматичный и всё же бескомпромиссный. «Он тщательно выполняет свои ритуальные обязанности как мусульманина, он безоговорочно разделяет культуру своего народа».
Советские и постсоветские авторы
В советских романах уже гораздо реже речь заходила о религии, но герои Центральной Азии по-прежнему считались людьми, строго соблюдающими свои ритуалы. Кыргызский автор Чингиз Айтматов действие своего романа «И дольше века длится день» частично перенёс в космос. Но вся история завязывается в казахской пустыне, где железнодорожник Буранный Едыгей пытается похоронить своего старого друга в соответствии с мусульманскими обычаями.
Узбекский писатель Хамид Исмаилов также уделяет особо внимание пересечению мест и культур в своём романе «Железная дорога».
Исмаилов утверждал, что рассказ Андрея Платонова «Душа» можно считать «суфийским трактатом», ведь на протяжении всей истории появляются отсылки к суфийским мифам. На описания Платоновым пустыни также повлиял дневник мусульманского путешественника по Центральной Азии, жившего в X веке.
Более поздние авторы часто видят взаимосвязь разных конфессий и человеческого опыта. В других местах своих романов Исмаилов цитирует куплет суфийского поэта Боборахима Машраба: «Сегодня я русский, а завтра черкес… послезавтра я мусульманин, а через день после этого – неверующий».
Татьяна Мазепина же, о которой говорилось в начале, рассматривает религиозные ритуалы как способ передачи универсальных эмоций. В старой церкви в Сирии она признаёт «слово для Бога, которое на этом языке все ещё «Аллах»». Приветствуемые турецкой семьёй, её хозяева благоговейно разворачивают колбу с «волосом Пророка». Мазепина рассматривает священный объект как «волну проводника с палочкой для сердец, уже наполненных любовью и готовых переполниться».
Islam-Russia.com
